Интенсификаторы в русском языке XXI века: словообразование, семантика, синтагматика и динамика оценки**

Исследование выполнено в русле актуального антропоцентрического направления в лингвистике и связано с изучением активных процессов в современном русском языке, отражающих динамику русского национального менталитета и русской языковой картины мира. В статье рассматривается такое глубинное свойство русской речи, как эмоциональность, которая проявляется в языковых ка-тегориях оценочности и интенсивности.Цель исследования – установление связи между категориями оценочности и интенсивности на материале словообразовательных и лексико-семантических единиц из лексикографических источ-ников и медийных текстов.В результате исследования охарактеризованы словообразовательные и лексико-семантические интенсификаторы в функционально-прагматическом аспекте. К словообразовательным интенси-фикаторам относятся словообразовательные аффиксы, аффиксоиды (в основном размерно-оценоч-ной семантики) и отдельные способы словообразования (в частности некоторые разновидности способа сложения). К лексическим интенсификаторам относятся отдельные виды лексем: оценочно универсальные интенсификаторы; интенсификаторы, тяготеющие к выражению положительной или отрицательной оценки (в определенном контексте); интенсификаторы, выражающие (по сво-ей семантике) положительную или отрицательную оценку. В статье показано такое расширение функционального диапазона интенсификаторов, как оценочная амбивалентность размерно-оце-ночных аффиксов, оксюморонность и амбивалентность лексических интенсификаторов.Одним из векторов развития лексических интенсификаторов является синтагматическое рас-ширение, в результате которого в речи возникают и закрепляются всё новые словосочетания, не соответствующие традиции употребления и нарушающие сложившиеся правила лексической со-четаемости, закрепленные в словарях. Расширение сочетаемости служит условием семантических и оценочных трансформаций интенсификатора. Употребление интенсификатора в оценочно дис-сонирующем окружении выполняет в тексте определенные прагматические и стилистические цели (повышение экспрессивности текста, создание эффекта оксюморона, иронии или шутки). При этом обилие таких употреблений в медийных, художественных тестах и в разговорной речи, а также по-вторяемость моделей синтагматического смещения говорит о динамике развития оценки в классе лексических интенсификаторов в русском языке новейшего периода. Оценочное расширение, когда «положительно ориентированные» интенсификаторы вторгаются в зону негативных явлений, и на-оборот, негативные характеристики – в зону явлений позитивных, рассматривается как тенденция к снятию оценочных ограничений и к универсализации оценки.Явления, описанные в статье, в целом показывают развитие семантической категории интенсив-ности в русском языке XXI века, находящее выражение в динамике таких ее составляющих, как способы словообразования, словообразовательные единицы, лексические единицы.The research is based on the current anthropocentric trend in linguistics and is related to the study of active processes in the modern Russian language reflecting the dynamics of the Russian national mentality and the Russian linguistic image of the world. The paper considers such a deep property of Russian speech as emotionality, which is manifested in the language categories of evaluation and intensity.The purpose of the research is to establish the relationship between the categories of evaluation and intensity based on the material of word-building and lexical-semantic units from lexicographic sources and media texts.As a result of the research, word-building and lexical-semantic intensifiers are characterized in the functional-pragmatic aspect. Word-building intensifiers include word-formative affixes, affixoids (mainly of dimensional-evaluative semantics), and various means of word-building (in particular, some varieties of composition). Lexical intensifiers include certain types of lexemes: evaluative universal intensifiers; intensifiers that tend to express positive or negative evaluation (in a certain context); intensifiers that express (by their semantics) positive or negative evaluation. The paper shows such an extension of the functional range of intensifiers as the estimated ambivalence of dimensional-evaluative affixes, oxymoron quality, and the ambivalence of lexical intensifiers.One of the vectors of the development of lexical intensifiers is syntagmatic expansion, which results in emerging in speech and fixing new word combinations that do not correspond to the tradition of usage and violate the established rules of lexical compatibility fixed in dictionaries. The combinability extension serves as a condition for semantic and evaluative transformations of the intensifier. The use of an intensifier in an evaluative dissonant environment fulfils certain pragmatic and stylistic goals in the text (increasing the expressiveness of the text, creating the effect of an oxymoron, irony, or joke). The abundance of such instances of use in media texts, literary works, and spoken language as well as the repeatability of syntagmatic bias models indicates the dynamics of evaluation in the class of lexical intensifiers in the Russian language of the modern period. Evaluation expansion, when “positively oriented” intensifiers invade the zone of negative phenomena, and vice versa, negative characteristics in the zone of positive phenomena, is considered as a tendency to remove evaluation restrictions and to universalize evaluation.The phenomena described in the paper generally show the development of the semantic category of intensity in the Russian language of the 21st century, which is expressed in the dynamics of its components, such as word-building means, word-building units, and lexical units.

Кирилична частина Реймського Євангелія – важлива пам’ятка давньоруськоукраїнської книжної писемності

У статті проаналізовані орфографічні та мовні особливості кириличної частини Реймського Єван- гелія. На сьогодні досліджувана пам’ятка у славістиці дискусійна, остаточно не розв’язане питання ні про місце і час її створення, ні про писця. Думки дослідників з цього приводу надто різняться: одні вчені вважають, що книгу привезла до Франції донька українського князя Ярослава Мудрого Анна, вийшовши заміж за французького короля Генріха І; інші це заперечують, і пов’язують її ство- рення з ім’ям святого Прокопія з Чехії, який, згідно із вкладним записом, написаним наприкінці глаголичної частини, написав це Євангеліє. Існує також гіпотеза про сербське походження книги.Ми проаналізували різні гіпотези від початків наукового вивчення Реймського Євангелія (В. Ган- ка, О. Соболевський, Л. Леже та ін.), до подальших (Ю. Шевельов, П. Курінний, Л. Жуковська, I. Тот та ін.) та останніх (Є. Луняк, В. Александрович, Т. Миронова, Е. Біккініна та ін.) студій. Урахували й критично осмислили висновки дослідників, які в різні роки вивчали палеографічні, графічні та орфографічні та мовні характеристики рукопису. Уперше в славістиці звернено увагу на порівняння аналізованого Євангелія з орфографічно-лінгвістичними особливостями пам’яток київської писем- ної школи та виявленими в тексті властиво українськими діалектними особливостями.Зроблено висновок, що згадувані в Реймському Євангелії діалектні особливості мають відповід- ність у точно локалізованих та датованих київських пам’ятках другої частини ХІ століття. Не дає підстав вивести книгу за межі ХІ ст. й орфографія рукопису, а порівняння з орфографічними особ- ливостями точно датованих та локалізованих Остромирового Євангелія, Ізборників Святослава, Архангельського Євангелія навпаки дає багато підстав для узагальнення про раніший час створен- ня Реймського Євангелія від названих пам’яток, оскільки явно виділяється низкою оригінальних написань: одноєровість, закінчення рядків на голосний та приголосний, майже цілковита відсут- ність йотованих, характерне уживання діакритичних знаків. Пам’ятка творена в час, коли устале- ної давньоруської редакції церковнослов’янської мови ще не було. Писець, вочевидь, сам творив руський писемний узус і вводив перші орфографічні руські писемні особливості. Писцем рукопису був русин, найімовірніше, киянин.The present paper analyzes the orthographic and linguistic features of the Cyrillic part of the Reims Gospel. Today, this monument is controversial in Slavic studies: the problems of the place and time of its creation and the questions about its writer have not been finally resolved yet. The opinions of researchers on this subject are very different: some scholars believe that book was brought to France by the daughter of Ukrainian Prince Yaroslav the Wise, Anne, who married the King of France Henry I. Others deny this idea and associate its creation with the name of St. Procopius from Bohemia, who allegedly wrote this Gospel, according to the appendix placed at the end of the Glagolitic part. There is also a hypothesis about the Serbian origin of the book.We analyzed various hypotheses, starting from the early studies of the Reims Gospel (V. Hanka, O. Sobolevsky, L. Leger, etc.), to subsequent ones (Yu. Shevelyov, P. Kurinny, L. Zhukovskaya, I. Tóth, etc.) and recent studies (E. Lunyak, V. Alexandrovich, T. Mironova, E. Bikkinina, G. Prikhodko, M. Fougeron, etc.). The conclusions of researchers who studied the palaeographic, graphic, orthographic, and linguistic characteristics of the manuscript in different years were taken into account and critically comprehended. For the first time in Slavic studies, attention was paid to the comparison of the analyzed Gospel with the orthographic and linguistic features of the monuments of the Kyiv written school and the Ukrainian dialectal features.It is concluded that the dialectal features observed in the Reims Gospel correspond to accurately dated and localized Kyiv monuments of the second part of the 11th century. The orthography of the manuscript does not make it possible to take the book outside the 11th century. A comparison with orthographic features of Ostromir Gospel, Svyatoslav’s Collected Works, and Archangel’s Gospel gives many grounds for generalization about the earlier time of creation of the Reims Gospel. It is clearly distinguished from the above-mentioned monuments by a number of original writings: singularity, the ending of lines on vowels and consonants, almost complete absence of iotated, the characteristic use of diacritical marks, etc. The monument was created at a time when there was no established Old Ruthenian edition of the Church Slavonic language. Apparently, the writer created the Ruthenian written usus by himself and introduced the first Russian orthographic features. The writer of the manuscript was a Ruthenian, most likely a Kyivan.

Формальна і семантична структури дериватів y говорах української мови: проблема кореляції

У статті порушено проблему кореляції формальної і семантичної структур дериватів. Дослідження здійснено на прикладі прикметників, дериватів із коренем -гор- (-гір-, -гур-), які входять до складу словотвірного гнізда з вершиною гора ‘гора’, ‘верхня частина’ і репрезентують семантичну опозицію ‘верx’ ↔ ‘низ’.Корпус прикметників із коренем -гор- (-гір-, -гур-) формує понад 60 одиниць, які описують орієнтацію об’єктів у просторі, окреслюють просторову кваліфікацію об’єкта та моделюють си-стему координат мовної (а радше діалектної) картини світу. Детально проаналізовано семантику прикметників першого та другого ступенів деривації (гíрний / гóрний, горáвий, горúстий, горíшний, гірськúй, гóряний, горíський тощо); префіксально-суфіксальних форм (згíрний, згірнúстий, загíрний, нагíрний, пагористий та ін.) та композитів (крутогóрий, плоскогíрний, простогíрний тощо). Семан-тичну структуру прикметників проаналізовано в межах двох семантичних субкомплексів, а саме: ‘верхня / нижня частина об’єкта’ та ‘верхня / нижня межа’. Значення прикметників структурова-но єрархічно. Усі значення (компоненти семантичної структури) ілюструють приклади, засвідчені в говірках української мови. Зафіксовані значення представляють різні аспекти життя українців.Проаналізовані мовні одиниці відтворюють діалектні особливості, зокрема семантичні, харак-терні для говорів південно-західного наріччя української мови. Джерелами дослідження слугували історичні та регіональні словники (Є. Желехівський, С. Недільський, П. Білецький-Носенко, Д. Яворницький, Б. Грінченко та ін.), а також діалектні тексти та лінгвістичні атласи. Семантичні зміни, виявлені на підставі аналізу історичних джерел і пам’яток української мови від ХІ ст., зафік-совано на різних історичних етапах. Це дало змогу не тільки окреслити особливості діалектної кар-тини світу діалектоносіїв, відмінності у їхньому світогляді, знаннях та колективному досвіді, а й репрезентувати особливості діалектної номінації, деривації та семантики.Діалектні відомості подано в семи порівняльних таблицях, які фіксують деривацію та семантику аналізованих лексем, а також семантичні зміни прикметників гíрськúй / гóрський, горíшний. Задоку-ментовано найдавніші фіксації дериватів від ХІ ст. та семантичну еволюцію слів. Аналіз формальних і семантичних структур дериватів підтвердив, що семантика базового слова є основою для форму-вання семантики дериватів.This paper deals with the problem of correlation between the formal and semantic structure of derivatives. The paper suggests examples of derivative of the root -гор- (-гір-, -гур-) and represents the semantic opposition ‘top’ ↔ ‘bottom’ – fragments of the derivative clusters of the base words of the opposition гора ‘mountain’, ‘top’.The corpus of adjectives with the root -гор- (-гір-, -гур-) amounts to more than 60 units. It describes the orientation of objects in the space as well as identifies the spatial qualification of an object and models the coordinate system of the linguistic (resp. dialectal) worldview. The author scrutinizes the semantics of the adjectives: unprefixed derivatives of the 1st and 2nd degrees of derivation (гíрний / гóрний, горáвий, горúстий, горíшний, гірськúй, гóряний, горíський, etc.); prefixal-suffixal formations (згíрний, згірнúстий, загíрний, нагíрний, пагористий, etc.), and compounds (крутогóрий, плоскогíрний, простогíрний, etc.). The semantic structure of adjectives is analyzed within two semantic subcomplexes: ‘the top of the object’ and ‘high / low limit’. The subcomplexes unite the meanings of the adjectives, which are structured hierarchically. All meanings (components of the semantic structure) are illustrated by examples of dialectal speech. These meanings represent different aspects of the Ukrainians’ life.The analysed units represent semantic and typical features for the south-western dialects of the Ukrainian language. The sources of the study are historical and regional dictionaries (by Ye. Zhelekhivskyi, S. Nedilskyi, P. Biletskyi-Nosenko, D. Yavornytskyi, B. Hrinchenko, etc.) and texts as well as linguistic atlases. Semantic changes, as based on the analysis of historical sources and manuscripts of the Ukrainian language from the 11th century, were recorded at different historical stages. It is possible to identify the specific features of the perception of the world and differences in the worldview of dialect speakers, their knowledge, and collective experience, and represent the specific features of dialect nomination, derivation, and semantics.The dialectal data provided in the 7 comparative tables of the lexeme’s derivation and semantics, and what is more, semantic changes of the adjectives гíрськúй / гóрський and горíшний. The oldest fixations of derivatives from the 11th century and the semantic evolution of the words are documented. The analysis of the formal and semantic structures of derivatives proved that the semantics of the base word is the basis for the formation of the semantics of derivatives.

Kajkavsko narječje – jučer, danas i sutra

U uvodu se daju temeljni podatci o genezi, rasprostiranju i podjeli kajkavskog narječja. Najbliže se činje- ničnom stanju o genezi kajkavskog narječja smatra mišljenje Z. Junkovića koji je smatrao da je kajkavski dijalekt pripadao panonskoj skupini zapadnoga južnoslavenskoga prajezika koju bi po njemu još spadali prleški, prekmurski i neki zapadnoštajerski govori. Osmanlijska osvajanja uzrokovala su velike migracije stanovništva prema sjeveru i zapadu, a stanovništvo koje ga je kasnije supstituiralo bilo je uglavnom s pod- ručja štokavskog narječja. Od mnogih podjela kajkavskog narječja apostrofira se ona Mije Lončarića koji ga je podijelio na 15 dijalekata.U daljem dijelu rada prikazuju se neke najtipičnije jezične osobine kajkavskih govora na fonološkoj, mor- fološkoj i sintaktičkoj razini. Daju se primjeri minimalnih fonoloških parova između različitih istovrsnih samoglasnika o- ili e- kategorije u pojedinim kajkavskim govorima. U nekim govorima izgubljena je opreka po kvantiteti jer je u tim govorima, kako bi se nadoknadila razlikovna obilježja koja postoje u govorima gdje postoje te opreke, došlo do prefonologizacije prozodijskih suprasegmentalnih obilježja u segmentne. Eliminacija kvantitete važna je poveznica kajkavskog govora s istokom slavenskoga sjevera te poljskim i lužičkim jezicima.Od morfoloških osobina posebno se ističe izricanje morfoloških kategorija s alternacijama samoglasni- ka u nekim dijalektima. Još se apostrofira čuvanje supina, gubitak vokativa, nepostojanje duge množine u A-deklinaciji i nestanak dvojine.U zaključku se kaže da će većina opisa kajkavskih govora koji se u dijalektološkoj literaturi još uvijek navode kao sinkronijska činjenica vrlo brzo postati jezična dijakronija jer su kod većine ispitanika prisutni su znakovi procesa erozije govora koje navodi C. Hagège. Tih promjena ispitanici uglavnom nisu svjesni i oni su većinom još uvijek uvjereni da govore izvornom kajkavštinom, a ne interdijalektom u kojem je veći- na specifičnih osobina njihovih mjesnih govora reducirana. Zaključuje se da kajkavsko narječje ipak neće doživjeti svoj nestanak, već će nestati specifičnosti pojedinih skupina i mjesnih govora s trajno očuvanim „čvrstim dijelovima“.The introduction provides basic data on the genesis, distribution, and division of the Kajkavian dialect. It is thought that the closest to the factual situation on the genesis of the Kajkavian dialect is the opinion of Z. Junković, who believed that the Kajkavian dialect belonged to the Pannonian group of the Western South Slavic proto-language, which according to him would still include the dialects of Prlekija, the dialect of Prekmurje as well as some West Styrian dialects. The Ottoman conquests caused large migrations of the population to the north and west, and the population that later replaced it was mainly from the area of the Štokavian dialect. Of the many divisions of the Kajkavian dialect, the one by Mijo Lončarić is usually em- phasized; it divides the Kajkavian dialect into 15 dialects.The following part of the paper continues to present some of the most typical linguistic features of the Kajkavian vernaculars at the phonological, morphological, and syntactic level. Examples of minimal phono- logical pairs between different identical vowels of the o- or e-category in individual Kajkavian vernaculars are given. In some vernaculars, the opposition in quantity was lost because in these vernaculars, in order to compensate for the distinctive features that exist in vernaculars where these contradictions exist, the prosodic suprasegmental features were transformed into segmental ones. The elimination of quantity is an important link between the Kajkavian dialect and the east of the Slavic North as well as the Polish and the Lusatian language.Among the morphological features, the pronunciation of morphological categories with vowel alterna- tions in some dialects stands out. The emphasis is on the preservation of the supine, the loss of the vocative, the absence of the long plural in the A-declension, and the disappearance of the dual.In conclusion, it is said that most descriptions of Kajkavian vernaculars that are still cited in the dialec- tological literature as a synchronic fact will soon become linguistic diachrony because most respondents have signs of the vernacular erosion process cited by C. Hagège. Respondents are largely unaware of these changes and are mostly still convinced that they speak the original Kajkavian rather than an interdialect in which most of the specific characteristic features of their local dialects have been reduced. It is concluded that the Kajkavian dialect will not disappear but the specific features of individual groups and local dialects with permanently preserved “solid parts” will not be preserved.

Десять темных мест в поэзии О. Мандельштама: комментарии и расшифровка

Предложен ряд решений, проливающих свет на темные и спорные места в десяти стихотворных текстах выдающегося русского и советского поэта О. Э. Мандельштама, критически проанализи- рованы существующие в современной специальной литературе трактовки таких мест. Выявлены тактики, реализующие характерную для позднего Мандельштама «установку на загадку» (О. Ронен), определены базисные функции данной установки в его поэтике. Как показал анализ, основной из таких тактик является метафора, различными способами затемненная, а потому допускающая вари- ативность трактовок либо в той или иной степени герметичная, т. е. закрытая для исчерпывающего и однозначного истолкования. Такие «темные» метафоры, основной субъект которых не поддается уверенной экспликации, поэт именовал «гераклитовыми».В статье приведены доводы в пользу того факта, что внутренняя форма термина гераклитова метафора восходит к прозванию раннеантичного греческого философа Гераклита Эфесского – σκοτεινός ‘темный’. Среди применяемых О. Э. Мандельштамом способов затемнения семантических переносов наиболее востребованными, а значит, характерными для его авторского идиостиля ока- зались: 1) недостаточность контекста, в частности незамкнутый характер метафор указанного типа; тщательно «припрятанная», т. е., как правило, не более чем однословная, аллюзийная опора на прецедентный текст, зачастую малоизвестный, а значит, недоступный для широкой читательской аудитории; 3) «замаскированное» указание на отдельный элемент (или элементы) той актуальной для поэта бытовой либо исторической конситуации, с опорой на которую может быть достигнуто адекватное понимание текста.Это означает, что трактовка, более или менее отвечающая авторскому замыслу, облигаторно предполагает применение контекстуального, конситуативного либо интертекстуального анализа построенных поэтом семантических переносов, в частности «гераклитовых метафор», анализ же семантических переносов настоятельно требует применения трансформационного анализа; соот- ветственно, удаленность исследователя от указанных лингвистических методов, прежде всего от экспериментальных, т. е. дистрибутивного и трансформационного анализа, если не лишает ясной перспективы, то существенно затрудняет дальнейшее герменевтическое осмысление творческого наследия позднего Мандельштама, т. е. тех текстов, которые были написаны им после 1920 года.Исследование показало, что неясность целого ряда таких текстов, иногда вплотную приближаю- щаяся к сфере герметизма, имеет определенное функциональное обоснование. Установка на загадку, или, в античной терминологии, «темный намек» (κάλυμμα, συγκάλυμμα), в подавляющем большин- стве случаев используется в стихотворных текстах О. Э. Мандельштама не как привычный атрибут эзопова языка (мнение Н. Струве), а в эстетических целях, т. е. как прием, который придает тексту эмоционально минорный, стилистически приподнятый, нередко профетический оттенок, характер энигмы.A number of solutions are proposed that shed light on the dark and controversial passages in ten poetic texts of the outstanding Russian and Soviet poet O. Mandelstam. The existing interpretations of such passages in modern special literature are critically analyzed. The tactics that implement the characteristic for late Man- delstam “orientation to riddle” (O. Ronen) are identified, the basic functions of this orientation in his poetics are determined. As the analysis has shown, the main of these tactics is a metaphor that is in various ways darkened, and therefore allows for variability of interpretations, or is more or less hermetic, i.e. closed to an exhaustive and unambiguous interpretation. Such “dark” metaphors, the main subject of which does not lend itself to confident explication, the poet called “heraclitic”.The paper provides arguments in favour of the fact that the internal form of the term heraclitic metaphor goes back to the nickname of the early antique Greek philosopher Heraclitus of Ephesus – σκοτεινός ‘dark’. Among the applied by O. Mandelstam methods of darkening of semantic transfers were the most popular, and therefore characteristic for his author’s idiostyle: 1) the lack of context, in particular, the non-closed nature of metaphors of type mentioned above; 2) carefully “hidden”, i.e., as a rule, no more than a one-word, allusive reliance on a precedent text, often little-known, and therefore inaccessible to a wide readership; “disguised” indication of a separate element (or elements) of the actual for the poet everyday or historical consituation, based on which an adequate understanding of the text can be achieved.This means that the interpretation that more or less corresponds to the author’s intention obligatorily involves the use of contextual, consituative, or intertextual analysis of the semantic transfers constructed by the poet, in particular, “heraclitic metaphors”, while the analysis of semantic transfers obligatorily requires the use of transformational analysis. Accordingly, the researcher’s remoteness from the above-mentioned linguistic methods, primarily from experimental, i.e., distributive and transformational analysis, if not de- prives of a clear perspective, then significantly complicates further hermeneutical understanding of the cre- ative heritage of the late Mandelstam, i.e., those texts that were written by him after 1920.The study has shown that the darkness of a number of such texts which sometimes comes close to the sphere of hermeticism has a certain functional justification. “Orientation to riddle”, or, in ancient terminol- ogy, “dark hint” (κάλυμμα, συγκάλυμμα), in the vast majority of cases is used in the poetic texts of O. Man- delstam not as a familiar attribute of the Aesop language (opinion of N. Struve) but for aesthetic purposes, i.e. as a technique that gives the text an emotionally minor, stylistically elevated, often prophetic shade, the character of Enigma.

В дополнение к списку межславянских лексических заимствований в русском приказном языке XVII в.

Данная статья посвящена проблематике сложных межславянских языковых контактов в XVII в. и продолжает цикл публикаций автора на эту тему. Исследование опирается на историко-филологи-ческие методы, которые помогают установить направление языкового влияния при контактирова-нии генетически родственных языков. Успешному применению указанных методов способствует использование данных исторических словарей восточнославянских и западнославянских языков с большой глубиной диахронии и широким кругом памятников письменности разных жанров и различного происхождения. Эта информация помогает выявлять межславянские заимствования и верифицировать результаты предшествующих исследований.В публикации на материале дипломатической корреспонденции Московского государства рас-сматривается происхождение и история четырех лексем: навезенье ‘пребывание в неволе, в плену, в заключении’, надарити / надарыти ‘одарить, наделить чем-л.; подарить что-л.’, новокрещенецъ / но-вокщенецъ ‘тот, кто недавно крестился, принял христианство; лицо, перешедшее в христианство из другого вероисповедания’, новообранный ‘вновь избранный, новоизбранный’ во всех контактиро-вавших языках: русском, польском, письменности Великого княжества Литовского, а также белорус-ском и украинском языках. Цель автора – доказать, что эти слова являются лексическими заимство-ваниями из польского языка. Исследование основано на тщательном сопоставлении данных разного типа словарей русского, белорусского, украинского и польского языков, что позволило доказать неисконность рассматриваемых лексем в русском языке и установить источник заимствования, а также выявить посредническую роль письменности ВКЛ в польско-русских языковых контактах.В результате анализа материала было установлено, что все четыре лексемы, вероятнее всего, яв-ляются полонизмами, при этом слова надарити / надарыти, новокрещенецъ / новокщенецъ и ново-обранный проникли в русский письменный язык XVII в., по-видимому, благодаря посредничеству письменности ВКЛ. Кроме того, для лексемы надарити / надарыти была конкретизирована хро-нологическая характеристика, а для слова новообранный удревнено время появления его в русском письменном языке.Материалы данной публикации могут быть использованы для дополнения и уточнения информа-ции этимологических и исторических словарей славянских языков.This paper is devoted to the problems of complex inter-Slavic language contacts in the 17th century and continues the author’s cycle of publications on this topic. The study is based on historical and philological methods that help to establish the direction of language influence when genetically related languages contact. The successful application of these methods is facilitated by the use of historical dictionaries of the West Slavic and East Slavic languages with a great depth of diachrony and a wide range of written monuments of different genres and various origins. This information helps to identify inter-Slavic language borrowings and verify the results of previous studies.The paper examines the origin and history of four words found in the Muscovite diplomatic correspondence: navezenie ‘captivity, imprisonment’, nadariti / nadaryti ‘to give, to bestow’, novokreščeniec ‘neophyte; Anabaptist’, novoobrannyj ‘newly elected’ in all contacting languages: Russian, Polish, the written language of the Grand Duchy of Lithuania as well as Belarusian and Ukrainian. The author aims at proving that these words are lexical borrowings from the Polish language. The study is based on a careful comparison of data of various types of dictionaries of the Russian, Belarusian, Ukrainian, and Polish languages, which made it possible to prove the foreign origin of these tokens in the Russian language and to establish the source of borrowings as well as to identify the intermediary role of the written language of the Grand Duchy of Lithuania in Polish–Russian language contacts.As a result of the study, it was found that all four lexemes are Polonisms. It was also established that the words nadariti / nadaryti, novokreščeniec, and novoobrannyj were introduced to the Russian written language of the 17th century, most likely due to the mediation of the written language of the Grand Duchy of Lithuania. In addition, the time of appearance of the word nadariti / nadaryti in the Russian written language was specified, and an earlier chronology was established for the word novoobrannyj.The materials in this publication can be used to supplement and clarify the information of the etymological and historical dictionaries of the Slavic languages.

Устойчивые сравнения с компонентом-ориентализмом – этносимволом Украины

Неоспоримым является тот факт, что в результате многовековых исторических, культурных и со-седских контактов в языки славян в довольно большом количестве проникали ориентализмы – слова, принадлежащие к разным группам тюркских, а также иранских и арабо-семитских языков. Они прочно закрепились в лексическом составе славянских языков как в своем исконном значении (соответствующем языку-оригиналу), так и в переосмысленном, по-новому интерпретированном на славянской почве. Этой теме посвящено немало лингвистических и культурологических работ. Украинский язык в этом плане не исключение.Историческая лексикология изучает причины, время и пути проникновения и адаптации ори-ентальной лексики в украинском языке. Заимствования из ориентальных языков составляют зна-чительный пласт украинской лексики. Судьба заимствований различна: они либо остались в язы-ке-реципиенте экзотизмами, либо в результате экстралингвистических факторов усвоились им настолько, что стали символами национальной культуры. Показательна в этом плане, например, судьба ориентализмов лелека ‘аист’, кобза и сурма в Украине. Одна из частотных ассоциаций с этой страной – образ запорожского казака в широченных шароварах с неотъемлемым атрибутом – та-баком.Цель настоящего исследования – выявление семантико-функциональных особенностей ориен-тализмов в украинских устойчивых сравнениях. В данной статье на примере этих лексических еди-ниц рассматривается фраземообразующий потенциал и семантико-функциональные особенностиэтих заимствований-ориентализмов, ассоциирующихся с Украиной, в составе сравнительных кон-струкций. Анализируются как устаревшие устойчивые сравнения, так и активно употребляющиеся в наши дни. Приводятся возможные культурологические и историко-этимологические коммента-рии к устойчивым сравнениям, толкуется значение компаративных оборотов и компонентов, вхо-дящих в них.Исследование показало, что рассмотренные ориентализмы настолько прочно вошли в фонд украинского языка, что давно не воспринимаются в языке-реципиенте как чужеродный элемент, напротив, они стали этносимволами в украинской лингвокультуре, продуктивными в словообразо-вательном плане (это осталось за рамками статьи), функционируют в устойчивых сравнениях, в том числе образно-поэтических. Однако этномаркированность, видимо, и наложила ограничения на их фразеологический потенциал: по сравнению с ориентализмами, не ставшими маркерами украин-ской культуры (барабан, базар, кавун, казан и пр.), они фразеологически менее активны, не частотны в составе украинских устойчивых сравнений в качестве эталона, мерила действия, качества и т. д.It is an undeniable fact that as a result of centuries of historical, cultural, and neighbourly contacts, Orientalisms penetrated the languages of the Slavs in quite large numbers. They are firmly fixed in the lexical structure of Slavic languages both in their original meaning (corresponding to the original language) and in a sense reinterpreted on Slavic soil. Numerous linguistic and culturological works are devoted to this topic. The Ukrainian language is no exception in this regard.Historical lexicology studies the causes, time, and ways of penetration and adaptation of Orientalisms in the Ukrainian language. Borrowings from Oriental languages make up a significant layer of the Ukrainian vocabulary. The fate of borrowings varies: they eithe r remained exoticisms in the recipient language or as a result of extralinguistic factors, they were assimilated so much that they became symbols of national culture. For example, the fate of Orientalisms leleka ‘stork’, kobza, and surma in Ukraine is indicative in this regard. One of the frequent associations with the country is the image of Zaporozhian Cossacks in wide bloomers with an integral attribute – tobacco.The purpose of this study is to identify the semantic and functional peculiarities of the Ukrainian Orientalisms in comparison. In this paper, using the example of these lexical units, we consider the phrase-making potential as well as the semantic and functional features of these borrowed Orientalisms associated with Ukraine, as part of comparative constructions. The paper deals with both outdated similes and those that are actively used nowadays. In addition to this, the author gives possible culturological, historical, and etymological comments to similes, showing the meaning of phraseological units and components that are parts of similes.The study demonstrates that the analyzed Orientalisms have been so firmly established in the foundation of the Ukrainian language that they are not perceived in the recipient language as foreign elements. On the contrary, they have become ethnic symbols in Ukrainian linguistic culture, they are productive in derivational terms (the paper does not deal with this question), and operate in stable compa risons, including imagery and poetry. However, their ethnosymbolic features, apparently, have imposed restrictions on their phraseological potential: in comparison with Orientalisms that have not become markers of Ukrainian culture (baraban, bazar, kavun, kazan, etc.), they are phraseologically less active, not frequent a s part of stable comparisons referring to a standard, measure of action, quality, etc.